Невозвращенцы - Страница 231

231

Прошел еще месяц. И хотя у оборонявшихся тоже было не все гладко, например, для поддержания отравляющей полтины Максиму, невиданное для козаков дело, пришлось перебить половину ордынских пленных, у осажденных все было намного и намного хуже. Смерть во всю пировала внутри Сарай-Бату. Максим вынужден был снять пост ниже города по течению реки. Трупы плыли сплошной чередой, и присутствовала вероятность занести заразу уже в козачьий стан. Посты с подветренной от города стороны стояли на приличном отдалении от стен. Сладковатым запахом разложения несло с такой силой, что дышать приходилось через пропитанные вином повязки.

Участились случаи побега из города. «Все что угодно, даже рабство у россов лучше медленного гниения заживо!». Вооруженные этой идеей жители города по ночам договаривались с охраной стены, скидывали вниз веревку или лестницу, и сползали вниз. В радушные объятья росского патруля, гостеприимно встречавших новых полонян. Иногда беженцев возглавляли те самые охранники, которые должны были доблестно защищать город от набега. Иногда, когда стражники оказывались преданными своему господину, вспыхивала потасовка. В этом случае вниз равно летели и честные охранники и предатели. Земля принимала и примиряла их всех…

— Пиши.

— Да, господин. — Раб-писец привычно склонился со стилом над столом. В последнее время переписывать летопись уже не получалось.

Писцу приходилось нелегко. Писать теперь приходилось прямо набело, т. к. свободного времени не было совсем. Даже его, образованного раба-писца, привлекали сейчас к тяжелым работам, что раньше было просто немыслимо. Ведь от переноски тяжестей потом долго дрожали руки, а от постоянного вглядывания вдаль болели глаза. Но раб не роптал — он получал свою водяную пайку наравне со свободными гражданами, тогда как другие рабы… О их участи он старался не думать.

— День. Месяц. Год. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя?! Сто дней прошло сначала осады. Сто дней боли и гнева. Подлые россы не слушают наших уговоров, и не хотя мира. Что случилось с помощью — неизвестно. Каждый день уходили гонцы на юг. Сначала по-одному, потом — по двое и трое. Потом больше. Последние гонцы уходили по пол десятка. И только однажды вернулся один. Впятером ушли они под водой темной ночью… Двое погибли от стрел россов. А еще двоих, не давая приблизиться, расстреляли посланцы Великого Хана. За что? Почему? Каким черным колдовством смогли россы добиться такого? Неизвестно.

Сто дней прошло сначала осады. Падший скот и рабы вообще не поддаются подсчету, а из братьев наших больше половины населения города умерло. Из оставшихся в живых почти все больны. Я каждый день вижу пред собой их глаза. Умерших и живых. Детей, которые просят у матерей своих глотка воды, а не сладкого финика… Тела умерших, лежащих в своих домах, которых некому донести и столкнуть в воду… Да будут вовек прокляты россы, за это бесчеловечное, ничем нами не заслуженное, наказание!

Так больше не может продолжаться. И пусть россы не идут на приступ, но мы умираем. Умираем. Умираем.

Не думалось мне, что я буду тем, проклятым из могил поколениями своих предков, кто сдаст врагу Сарай-Бату. Но если этого не сделать сейчас, то через месяц россы войдут в мертвый город. А так, хоть кто-то сможет уцелеть…

Да будьте вы прокляты, россы…

— Записал?

— Да, господин. Вот и хорошо. Запечатай и подготовь все мои записи к перевозке. Я надеюсь, что Максимус удовлетвориться моим откупом. Смерды народяться новые, рабы будут молодые, а моя жизнь слишком ценна для улуса, чтобы погибнуть тут. Пусть Всеотец пошлет в день моего возвращения сыну Бату-огула хоть каплю милосердия.

На этот раз говорящий со стен Фаяз ибн Сатар был сама вежливость. Его речь текла медом и патокой, изобиловала цветастыми восхвалениями и неприкрытой лестью. Но Максимусу было на это наплевать. Атаманская рада и сам кошевой полностью теперь ему доверяли. Условия мира для ордынцев с их стороны не должны были быть слишком тяжелыми. Одно дело — набег, дело житейское и с той, и с другой стороны, и совсем другое — уничтожение. Ведь Максимус уйдет к себе, в Святоград, а козакам с соседями еще жить и жить. Более того, Максимуса настойчиво просили не затягивать с мирными переговорами. Козаки все сильнее беспокоились, т. к. с каждым днем возрастала вероятность раскрытия обмана. И дело сейчас как мог тормозил молодой волхв — именно он хотел крови.

— Ты отпускаешь всех рабов. Каждый раб возьмет с собой из города в качестве платы за свой труд столько, сколько сможет с собой унести. Плюс ты выплачиваешь виру — 250 тысяч гривен.

— Сколько?

— Я думаю, для такого города это не сумма. За это, грабежа и разрушения города не будет. — Максимус пообещал это бекляре-беку несмотря на недовольное бурчание стоявших сзади козачих атаманов, привыкших во главе своих сотен грабить города в течении минимум трех суток. — Ты согласен?

— Да, я согласен.

— Да будет так. Рабы должны начать выходить уже через час. Открывай ворота. Если ты не

— Хорошо. Через час я открою ворота и начну собирать дань. Но помни! Ты обещал от имени всех — никакого грабежа.

Так пал непобедимый доселе Сарай-Бату. Через час после начала переговоров, все четверо ворот открылись и оттуда медленно потела редкая цепочка нагруженных чужим скарбом бывших рабов. Встречавшие своих, казаки ужасались внешнему виду изможденных людей, совали в тощие руки хлеб и бурдюки с разбавленным вином, отводили в подготовленные загодя шатры.

231