Невозвращенцы - Страница 222

222

Такая наглость должны быть наказуема. Причем, наказуема жестоко и немедленно. Дабы избежать дальнейшего разграбления подвластной ему территории, ведь это прямой удар по карману наместника, и не вводить в неудовольствие Улагчи-оглана, великого даругачи Улуса Джучи, (с создателем причины для недовольства разговор короткий: либо на кол посадят в следующий его приезд, либо просто пришлют шнурок шелковый — чтобы сам удавился), бей решил дать казакам честный бой. Да какой бой, растереть их в порошок силами столичного гарнизона! Ворота были открыты, и оттуда выкатилась элитная ордынская легкая и тяжелая кавалерия. Блестя на солнце зерцалами куяков, начищенными пластинами бехтерецев, юшманов и кольчуг, трепеща на ветру флажками на копьях и опереньем стрел, конная лава с улюлюканьем рванула на смешавшийся в кучу строй казацкой рати. Сзади, из ворот стали медленно выезжать простые, безбронные и в большинстве своем безоружные воины. Зато с сетями, арканами и телегами — собирать добычу и рабов.

— Пиши, — сказал Фаяз ибн Сатар, наблюдавший со стены за разворачивающимся сражением, склонившемуся тут же рабу-писцу. Раб взял уже многократно скобленный лист пергамента, обмакнул перо в простые чернила и приготовился внимать и записывать слова господина. Позже, когда господин окончательно определится, на вечном, идущем на вес золота фиолетовом или белом пергаменте, лучшими на свете та-кеметские чернилами летопись будет записана набело. А пока — хватит и такого.

Была у бекляре-бека еще и такая вот тайная страсть. Он вел подробнейшую летопись всего происходящего, надеясь обрести вечность в памяти грядущих поколений. А еще лучше — и признание современников.

— Слушаешь меня?

— Да, господин.

— Итак. Пиши. Год, месяц, число. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя? Ведь жили мы в мире и согласии, и обид не чинили братьям своим северным, хотя и погрязли они в невежестве и дикости. Но призрев доброту и слова данные, клятвы вечные, пришли россы, в подлости своей известной, к стенам города нашего Сарай-Бату. Хм… Если все пройдет удачно, то можно этих наловить, и еще один караван росских рабов, как и в прошлом году, отправить в Рим. Да и великому хану поклониться за защиту… Эй! Ты что пишешь? Это не пиши. Сотри это.

— Да господин, — писец равнодушно кивнул, взял скребок и счистил последние слова.

— Была их, тысяча… Ммм?… Нет. Было их пол тьмы — пятьдесят сотен. Грабили и убивали они, угоняли в рабство, пожирали и уничтожали все вокруг как саранча, не зная преград и разума. Но дабы защитить детей своих, жен и храмы наши… Жрецам надо тоже часть добычи отдать, нечего гневить Всеотца. Это тоже не пиши…Храмы наши. Открыты были неприступные врата Сарай-Бату. И ринулись на врагов своих храбрые воины наши! Было их всего… Хм… Интересно, а что лучше? Написать что нас было много меньше? Но тогда потомки могут посчитать нас слабыми, раз войско у нас было маленьким… Нет. Лучше так. Исправь — россов была тьма. И было их всего десять сотен против ста сотен росов! Но сражались нукеры так храбро, что убил каждый из этих доблестных воинов по пять мерзких россов, и еще по столько же пленил. Но в доброте своей, не стали мы убивать полоняных врагов своих, долго кормили и веселили их, а на следующий год отпустили их по домам. И плакали они уходя, и клялись они клятвами страшными, что не подымут сабли больше на добродетелей своих. Записал?

— Да, господин.

— Перепиши и принеси мне. И ведь самое главное, не словечка не солгал я! Ну почти. И убивать мы полон не будем, и покормим их, каждые четыре дня будем кормить! А уж что-то, а в рабстве они и наплачутся, и сабли больше не поднимут никогда! Ну что они там так долго?

Неизвестно, знал ли Фаяз ибн Сатар росскую пословицу «не говори гоп, пока не перепрыгнешь», да вообще — нехорошая это примета, праздновать победу раньше времени. Как будто дожидаясь этих слов бекляре-бека, росская кавалерия, до этого медленно удиравшая от резво догонявших их ордынцев резко прыснула влево и вправо. А там, скрытые до этого плотной конной массой, а для верности еще и лежавшие на земле или прятавшиеся до поры до времени в небольшом овраге, встали плотной стеной пешцы. Щиты, длинные копья, тяжелые, почти крепостные арбалеты и сотни луков… И было их на глаз не три сотни разномастно и плохо вооруженных, какой была напавшая ранее толпа, а многие тысячи лучших казацких бойцов, кованных годами, как булатный клинок, непрерывными схватками на границе. Это была не банда, не сбитая наскоро из нескольких куреней ватажка, это было войско, способное повергнуть в прах небольшое государство. И пришли они не смердов да неудачливых купцов на дороге потрясти, а брать приступом Сарай-Бату.

— Немедленно трубите большой сбор! Подымайте всех, оружайте, и на стены. Где начальник стражи? — кубарем скатившись со стены, начал раздавать приказы ибн Сатар.

— Он возглавил атаку ваших нукеров, господин.

— О! Ослиный сын! Надеюсь, он вернется для того, чтобы я смог самолично отрубить ему руки и ноги за такое…

Громкий грохот, слышный даже через стены, возвестил о том, что шансы на возращение кавалерии и возглавившего ее начальника стражи стали отличаться от нуля на совершенно незаметную величину. Не успев сбросить набранный для атаки разбег, подпираемые задними, передние ряды тяжелой кавалерии во главе с неуемно храбрым командиром влетели в подготовленную ловушку. Смяв пару передних росских шеренг, прижимаемые сзади своими, а с боков — напором своих казацких визави, ордынские кавалеристы попали в очень тяжелое положение. Кавалерия сильна своей скоростью, натиском, рывком и таранным ударом, а стоящая на месте, плотно сжатая своей же массой она просто цель для арбалетов, луков и копий пехоты.

222