Невозвращенцы - Страница 203

203

Все бы хорошо, но Вирону было явно скучновато в этой деревне, но он нашел неожиданный выход. Он стал влезать во все дела, подшучивать и доставать своими, зачастую очень полезными советами, деревенского старосту Ледовика. Шуточки переросли в неприязнь, неприязнь — в свару, свара — в стойкое противостояние. Вирон был богат, не на много беднее старосты, умен, умел завлечь за собой людей, так что деревня вскоре раскололась на два лагеря. Тех, кто поддерживал старосту, и тех, кто поддерживал пришлого.

Конечно, раскололась, это громко сказано. Вражда впрямую не захватила в деревне никого, кроме семей старосты и воина, но зато, как это не парадоксально, сильно пошла на пользу ее жителям. Образование второго центра не давало старосте расслабляться, постоянно держало его в напряжении, постоянно заставляло его принимать самые правильные и выгодные жителям решения, без ущемления общества в пользу своего кармана. А то ведь старостой, по воли местного князя, мог стать и кто-то другой. Понятно кто.

Таким образом деревня богатела, а Ледовик и Вирон все больше и больше расходились. И хотя им на двоих было уже больше 120 лет, серьезный возраст по местным меркам, и были они уже оба седыми стариками, взаимные баталии переросли уже их желания, стали уже чем-то обособленным. Вещью в себе. Доходило до того, что если староста говорил или предлагал что-то, то воин предлагал прямо противоположное. Таким образом оба спорщика не смогли бы даже договориться о том, в какой стороне восходит солнце.

Незадолго до появления в деревне Максима в лесу поймали татя, что грабил и насильничал уже полгода (оказался он таким ушлым лесовиком, что выследить его не удавалось даже местным охотникам-следопытам). Теперь молодому волхву следовало решить его судьбу, так судьба этого разбойника оказалась камнем преткновения для деревенских.

Да и дело было совсем не в разбойнике. Жалеть его никто не собирался — конец его был близок. И висеть бы ему спокойно на ветке где-нибудь в лесу, как завещает росская Правда, прямо на месте поимки, да Ледовик и Вирон опять, или точнее, уже как обычно не сошлись во мнениях. Как именно казнить. А так как пока они во мнениях не сойдутся, тать жив оставался. Никому в деревне это не нравилось. В этой ситуацией появление в деревне дитя-волхва было просто даром Богов.

Приняли Максима в деревне по высшему разряду. Стол накрыли просто изумительный, а по весенним меркам и вовсе божественный. Мясо разное, рыба, пироги с различной начинкой, уха различная, домашнее вино… И все это в удвоенном количестве, так как каждый из спорщиков принес свое. В сенях сейчас младшая дочка Вирона и старшая внучка Ледовика выясняли вопрос, кто именно будет согревать постель молодому волхву. В качестве убедительных доводов обе стороны использовали по обломку коромысла, но их горячий пыл (в результате которого обе, кстати говоря, от правильно примененных доводов получили по легкому сотрясению и к продолжению банкета стали непригодны), оказался напрасным. Волхв оказался слабым. Ну совершенно неподготовленным к такому обилию гостинцев и выпивки, переоценил свои силы и упал с лавки на пол прямо во время очередного тоста. Его немощи подивились, аккуратно отнесли в спальню и вежливо оставили проспаться. До утра.

— Ой! Ох! Что ж я маленьким не сдох?! — простонал Максим и вышел на крыльцо.

Ему было очень хреново. Деревенское винцо, малиновое, пилось легко и приятно, но похмелье от него было просто убийственным. Казалось, голова незадачливого выпивохи превратилась в огромный колокол. Каждое слово, как колотушка, били по усталому мозгу, усиливая волны тошноты и головокружения. К сожалению, местные жители не понимали всей глубины бедствия, и назначили разбирательства именно на сегодня. Прямо «на сейчас».

На крыльце дома старосты была поставлена скамейка специально для волхва. После чего, как из постели Максима в буквальном смысле слова выволокли и посадили на это импровизированное судейское кресло, началось разбирательство.

И староста Ледовик, и Вирон с громкими криками, которые буквально убивали Максима, тискали приведенного из «поруба» здорового мужика, оказавшегося тем самым грабителем и насильником. Конечно, никакого «поруба» — тюрьмы, в деревне не было. Татя держали в ледяной, зимой вымораживавшейся, избе. Но все равно, местные произносили это слов с гордостью: они такая большая деревня, городок почти, даже свой поруб есть.

— А говорю, спалить его треба! Чтобы зло все ушло! — надрывался староста Ледовик.

— Да что спалить! В болото его живьем кинуть, пусть дух помается подольше! — тянул на себя Вирон.

— А потом он еще наших же топить станет? Не бывать этому!

— А спалить? Ведь так и будет он духом витать над деревней!

— Спалить!

— В болоте схоронить!

— Так. Тише. Тише, — громко прошептал Максим. Даже такое действие было огромным подвижничеством. — Это он что ли?

— Да он.

— Он это. И Любашку, девкой еще была, снасилил да убил, — подтвердил староста.

— И Воронушку тоже. И еще хотел, да его поймали, связали и в поруб посадили.

— Сыну моему, руку сломал. И еще двух мужиков до руды бил.

— Ох… Моя голова…

— Каково будет твое слово, волхв?

— Да каково? Утопить или сжечь?

— Ну каков мерзавец… Ик… Ой! Мужики, давайте попозже. Я щас не в форме. Хорошо? — и не дождавшись отрицательного ответа пополз к выделенной ему койке.

Впрочем, его отсутствие не очень то и заметили. Местные услышали требуемый приговор, хотя сам Максим не понял, что сказал. Так часто бывает, что первый, истинный смысл слов забывается в веках, и брякнув в сердцах словечко можно добиться совершенно неожиданного.

203