Невозвращенцы - Страница 366

366

Богдан сначала слегка обиделся, а потом, видимо согласившись с больным, поддержал его своим басовитым хохотом.

— Ты прав, атаман. Негожие из них станичники, так что же тогда плакать?! Давай лучше выпьем! — И достал фляжку, спрятанную за пазухой от бдительной стражи.

Руфуса передернуло.

— Прости, — козак виновато тряхнул головой и утянул емкость обратно. — Не помыслив я, что не по нраву тебе сейчас…

Руфусу требовалось много информации, поэтому дальнейший разговор скакал как молодой конь из стороны в сторону и коснулся на первый взгляд многих не связанных между собой тем. Беседа могла длиться бы еще долго, если бы не пришел служка и не сказал, что лекарь гневается. Богдан зараз подхватился, поклонился напоследок, и убежал. Впрочем, пищи для размышлений Руфусу он оставил достаточно.

То, что следующий визитер будет далеко не таким простым, как бывший кошевой (хотя что-что, а такая должность по определению не может достаться простаку), Руфус понял по тем приготовлениям, на которые расстарались слуги.

Приблизительно через неделю, утром, но не совсем ранним, двери его покоев распахнулись и внутрь ввалился целый ураган холопов. Его моментально раздели, обтерли ароматными тряпками (хотя и так его мыли всего лишь позавчера), постригли и, что уж совсем невероятно в стране, где бороды — это важнейший атрибут мужественности, побрили! Принесли и как на манекен натянули дорогую одежду. Более того, его впервые пересадили из до бесу надоевшей кровати в кресло, обитое мягкими как пух подушками. Огромный шаг вперед в процессе выхода на волю!

Наконец, появились долгожданные посетители. Как Руфус и ожидал, гости были очень высокие. Выше практически некуда. Великая княжна Ольга, в которой он без труда узнал ту самую девушку, с болот, разряженная по последней моде и ребенок, одетый в детскую кольчугу и с богато украшенным кинжалом на поясе. Мальчик. Судя по всему ее собственный, иначе зачем она его потащила сюда? Разве что княжна решила показать сыну настоящего пришельца? У Руфуса были другие, более важные темы для размышления. Как себя вести?

Тогда он особо не поверил в то, что спасаемые девушки действительно те, за кого себя выдают. Любая хоть царевной, хоть дочерью Билла Гейтса назовется, чтобы ее спасли, и при этом по кругу не пустили. Запавшая ему тогда Ольга, показала себя настоящей стервой, причем вздорной и безбашенной. Таких девушек он обычно не любил, и если бы его не нахально подначили, хрен бы он себя повел так, как повел. Но… Ведь не удержался тогда? И вообще, помнил же столько лет?

Это что касаемо проблем в личных отношениях. Но кроме этих были еще весьма непростые политические вопросы. Точнее, целая пропасть этих самых политических вопросов. «На одной чаше весов лежит ссора с ромеями. Те, наверняка, давят на князя, требуют так или иначе вернуть полон и выплатить компенсацию. И так отношения государств далеки от добрососедских. И как при этом поступить с человеком, который является источником этих проблем?» — Сам того не зная, Руфус почти в точности повторил все страхи Максимуса. — «Но! На другой чаше весов лежит гораздо больше! Огромная добыча! Разоренные земли врага! Разбитые легионы — цвет и мощь Империи! Тысячи спасенных из плена людей! И самое главное, все это досталось россам ЗАДАРОМ! Я вполне могу быть недоволен и поторговаться! И как тогда понимать в это явление?»

Руфус пообтерся на высоком посту достаточно, чтобы понять простую истину: в серьезных делах нет ничего «просто так». Каждая деталь, каждый жест, каждая мелочь имеют свое собственное значение. И уж что-что, а личность переговорщика тут один из самых важных знаков. «Что князь собирается мне сказать, послав не переговоры женщину? Это оскорбление? Что-то типа: «с мужами ты не достоин говорить»? Или наоборот, приглашение к неформальному общению? Зачем ребенок? Ладно, посмотрим…»

— Здрав будь, воин! — Поздоровалась Ольга.

— И тебе по-здорову, красавица. — Ответил Руфус и ничуть не погрешил против истины. Она действительно стала красавицей. Прошедшие пять лет пошли ей, на первый взгляд только на пользу. Тело приятно округлилось, в движениях исчезла яростная быстрота, зато появилась плавность и величавость. Степенность.

Молчание. Ни, понятно дело, Руфус, ни Ольга, на которою напало неизвестное ей ранее косноязычие, не знали что сказать. Впрочем, разговор следовало так или иначе начинать, поэтому Руфус немного решил помочь женщине, хотя правильнее было бы дать начать разговор ей:

— Ты пришла говорить по приказу своего брата? И что же ты хочешь мне сказать? — и сам поразился своему ромейскому акценту.

— Нет. — Твердо ответила Ольга, и, видимо решившись, начала. — Я пришла по своей воле и мне сейчас нет дела до суда твоего с братом. Помнишь, ту березку за костром, когда мы бежали от ромеев?

— Ну, помню.

— Так вот, тогда ты семя свое во мне оставил, а вот его плоды.

— ?

— Який ты не розумеющий. То сын твой! Святополк.

— Мой что?

— Сын! Дитяте твое. Твоя и моя кровиночка! Эй? Ты чего это? Эй! ЭЙ! Руфус! Очнись! Палашка-а-а-а!!!

— Боярыня? — в открытую дверь просунулась голова сенной девки.

— Палашка! Беги скорее за Ярославом! Руфусу опять худо! А вы, чего встали! Перекладывайте его обратно в постель! Ярослав вам головы оторвет!

Врач появился приблизительно через полчаса. Запыленный волхв, в котором Руфус с удивлением узнал того самого Ярослава, с которым они бежали от ромеев через болото, ворвался в комнату и внимательно оглядел больного. Ощупал, зачем-то закрыл глаза и как будто во что-то вслушался.

366