Невозвращенцы - Страница 312

312

— Я выдал своим шпионам четкие инструкции. На всякий случай. Как только рабы перейдут границу с росами, их предводители должны умереть.

— Жаль, не везде ты таким предусмотрительным оказываешься. Кстати. О завале. А как ты уцелел?

Леонардо передернуло. Тот час же у него перед глазами встала картина сотрясения земли и огромных камней, которые сметали все на своем пути. Чудом ему удалось вырваться из горловины ущелья, благо он только-только заехал в него. А вот его протеже, которого он обучал в течении последних семи лет — не сумел. Ди Медичи потом нашел парня… И то что от него осталось можно было скатать как циновку.

— Единый спас. Да. Относительно рабского легиона. Все исправлено.

— И как?

— Ну, остатки, что выбрались из капкана и уцелели в битвах, мы распихали по дальним гарнизонам. Не все туда доедут, но ни один оттуда не вернется. Даже елать ничего не надо будет — легионеры сами их в ссорах перережут. Что касается их семей, то законами, ведь это наши законы, как хотим, так и повернем, мы запихнем их в долговую кабалу. И они опять окажутся на рабском рынке. Не у россов же, где от голода не умирают…

— Россы… Опять россы. Значит так. Россы вычерпали до дна меру терпения своим еретическим существованием. Хватит. Для начала, проведи всеобщую кампанию нагнетания ненависти. Что говорить — догадаешься: «Еретики взбунтовали чернь!», «Единый проклял восточных еретиков!» ну и так далее.

— Будет сделано, господин.

— Далее. Когда люди будут готовы, выноси знамена.

Цезарь имел в виду старинный ромейский клич, который использовался только в случае смертельной опасности всей Империи. Так как обычная процедура набора новобранцев в легион занимала много времени, была придумана следующая процедура всеобщей мобилизации. В каждой провинции по всей Империи на ступени столичного магистрата выносились боевые штандарты: красный, обозначающий набор в пехоту, зелёный=- в конницу, синий — на флот. Одновременно с этим дукс произносил: «Qui Imperium salvam vult, me sequatur».

— Неужели? Но мы уже тысячу лет не использовали…

— Ты не согласен? — прошипел Цезарь.

— Нет, согласен господин.

— Вот и хорошо. Теперь, доставай пергамент и пиши письмо в Орду.

— Я готов. Что писать?

— Пиши…

Вскоре Леонардо убежал с письмом и приказами, а Цезарь спустился в тот подвал. Вернулся он уже немного успокоившимся. «Ничего, скоро россы ответят за все! И Боги не спасут, если на тебя ополчился весь мир!»

По инерции восставшие двигались вперед еще несколько дней, но с каждым часом скорость становилась все меньше и меньше. Осенняя, напитавшаяся влагой, степь — она для перехода мало пригодна. Тем более — такой толпой. Наконец была отдана команда остановиться и разбить лагерь на берегу полноводной речки. Многие в тот же момент просто повалились на землю, часть пошла пить и купаться, несмотря на ледяную воду, начались постирушки, закипела вода в котлах — в первый раз за последние месяцы люди смогли поесть горячего.

Россы не оставили пересечение границы таким количеством людей без внимания. В прямом и в переносном смысле. По бокам колонну конвоировали редкие всадники, которые заворачивали некоторых отставших и заблудившихся обратно к общей массе. А некоторых — наоборот отвозили в сторону.

Сразу же после пересечения границы началось массовое… Хотя нельзя назвать это дезертирством. Просто люди, кого вытянули ордынские арканы из домов неподалеку, засобирались до родимой сторонки. Подходили к Руфусу или его легатам, земно кланялись, получали свою долю из обоза и растворясь в степи и перелесках. Некоторые пропадали в деревнях по пути следования освобожденных. Часто случалось, что зашел справный молодец воды напиться, да так и пропал, крепче железа прикованный взглядом темных глаз да косой до пояса. А уж сколько случаев было, что станичные хлопцы не могли расстаться с первого взгляда запавшей на сердце молодухой…

Хотя козаки и презрительно относились к тем, кто позволил надеть на себя ярмо, эти рабы своими подвигами доказали, что они достойны уважения. В деревнях изнеможенных восставших подкармливали, совали проходящим в руки свежий хлеб, поили молоком, а уж послушать рассказы про поражение ромев и взятую добычу собиралась вся деревня. И хотя многие недоверчиво крутили головой, охаивая выдумщиков, но добыча, вот она на возах везется. И это служило самым понятным и весомым в буквальном смысле аргументом.

Постепенно напряжение, сковывавшее восставших, отпускало. Появлялись улыбки, готовилась еда из купленных у местных продуктов, зазвучал смех, потянуло винным запахом из открытых бурдюков — все говорило о том, что пиру быть! Вечером празднество волной накрыло весь лагерь. Звучали радостные крики, песни, кто-то уже спал, напившись, кто-то плакал по погибшим, кто-то дрался со старым приятелем, чтобы через пять минут опять помириться, кто-то уводил сговоренную девушку посмотреть на звезды подальше в степь, где трава помягче…

Праздновали и легаты. За отдельным столом сидели все выжившие предводители войска и предавались грустным, серьезным разговорам. Иногда к их столу подходили люди по одному или целыми группами, обнимались и кричали. Подносили дары и просили выпить с ними. Тогда все веселья на миг затихало и сопровождаемые дружным ревом

Вот и сейчас к столу подошел человек, сгорбленный и старый до такой степени, что нельзя было опознать даже его род. Поклонился он бочонком редкого вина, который раскопал в одной сгоревшей вилле.

312