Невозвращенцы - Страница 276

276

Этого раба купили уже после переезда в Ларисс, на местном рабском рынке. Старый, одноногий, клейменный за побег раб стоил очень дешево и теперь работал кладовщиком на складе, ковыляя на своей деревяшке между стеллажами. Однажды, зайдя за какой-то мелкой ерундой, кажется ему потребовался воск для натирки доспехов перед играми, Игорь разговорился с Одноногим и узнал его историю.

Адей родился почти пятьдесят лет назад в семье проданного потом за долги горшечника. С десяти лет он, попав в рабство, сменил городскую хибару свободного человека, на хибару раба селянина. Через семь лет работы на плантациях грянуло восстание рабов 2049 года. Молодой тогда парень вволю, как он это понимал, отыгрался за все свое рабское прошлое…

«Как сейчас помню. Рабы захватили усадьбу моих хозяев в самом начале восстания. Я еще молодой был, горячий, не знал многого, хорошо, что нашлись старшие товарищи. Научили. Ну, хозяина, понятно, и мужиков всех постарше, на молоденьких свои нашлись любители, мы сразу на ворота прибили. Поперек. Очень, понимаешь, здорово смотреть на это было! Ворота начинают открываться, эти орут так сладко! А как ворота совсем открыли, так их так и разорвало пополам, кого как! Дурак я был молодой, пока злобу свою тешил, кто поумнее виллу грабил, да в очередь на девок занимал, приап свой потешить. Вот и получилось, что когда моя очередь подошла, дочки хозяйские уже подохли. Соплюхи еще совсем были, годков по тринадцать-четырнадцать, пятого десятка не выдержали… Зато мамка ихняя повыносливее оказалась, на второй сотне померла… И сейчас те моменты меня согревают памятью…

Потом оно, конечно, еще были девки, да и золотишка в руках подержал… Сады фруктовые вырубал, что растут лет по десять-двадцать, чтобы рабов на них не гробили, пожег тоже немало, ну и крови пустил хозяевам да надсмотрщикам. Да и вообще — мы особо не разбирались, кого резать…

…Чем кончилось? Да прибился я к ватажке тогда бывалой, из отребья городского. Как только рабы? Да все кто хотят! Даже, говорят, один раз всадник из обнищавших поучаствовал, как не прибили его только сразу! Вот городские меня научили. Как начали войска прижимать бунтарей, так все по сторонам стали растекаться, одни Братские остались там до конца. А армейские они, тоже сильно не разбирались, и развешивали на деревьях и колах вдоль дорог. Дорог у нас много, и деревьев тоже — на всех хватит, да с остатком… Вот ребята и подсказали, как спасти шкуру. Берешь золотишко, монеты да барахлишко подороже, часть схоронишь, а с остальным бежишь подальше. Находишь не разоренную виллу или караван торговый, платишь им добычей и запродаешься в рабство. Тебе бляшечку без крови цепляют… Приходят вигилы да сыскари церковные, а ты честный раб, крови не проливал и вообще, только в Империю попал. А потом сбежать можно, ухоронки раскопать, да браслетик себе справить чистый и зажить припеваючи…

…Не, никогда почти не сдают. Зачем им это? Им и денег, и раба задаром. Зачем им сдавать вигилам свою собственность? Да забесплатно? Конечно, коли ты известный какой, или узнал кто, то так не спрячешься, а на остальных сквозь пальцы смотрят…

Ужо я двадцать лет прождал, дождался. Опять полыхнуло. Я уж ждать не стал, сразу же сбежал навстречу. Да вот беда, погулял славно, только вот в свалке одной срезал мне поганый легионер ногу. Свои не бросили, лечили, пока были в силе, а под конец, я уже сам уполз. Пришлось все отдать, только чтобы спастись. Хорошо работорговец жадный попался, даже одноногого не бросил, а то бы полоснули по горлу и в канаву сбросили…

Эх. Жаль не доживу до следующего… Как, откуда знаю? Да раз в двадцать лет обязательно где-нибудь да полыхнет…»

Как Игорь удержался и не прирезал этого весельчака и ценителя простых удовольствий сразу, неизвестно даже ему самому. Только после этого у него состоялся серьезный разговор с Пилусом, который, к сожалению, подтвердил многое сказанное тем мерзавцем.

— Да. Увы. Это есть. К нашим рядам в восстания прибиваются всегда разные люди. Встречается и такое вот отребье. Но они нам близки, да и помочь в случае чего в бою может — хоть как мясо. А что делать? Свободу то мы обещаем для всех. Как различишь их до боя? Отправлять беглецов да страдальцев обратно? На плаху к их хозяевам? Конечно, мы самых-самых и сами казним, а остальных… Ничего с этим не поделать.

Оба тогда надолго замолчали, после чего Игорь тихо сказал Пилусу.

— Ты знаешь, а вы, ромеи, вырождаетесь, — и только тренированные приорами рефлексы спасли его от мгновенного удара римлянина.

— Да как ты посмел…

— Остынь, — Руфус перехватил следующий удар ромея, ловко выкрутил тому руку и прижал его к столу. — Остынь я тебе говорю. Лучше послушай, что я тебе скажу…

Чуть поборовшись и признав свое поражение, Пилус пропихнул сквозь зубы.

— Ну.

— Во-первых, если ваши люди всегда готовы пограбить ближнего своего, то о какой стране можно говорить?

— И что такого? Отребье есть всегда…

— А во-вторых, — Игорь отпустил ромея и позволил тому размять руку. — Во-вторых, погляди. Ганник потратил кучу золота на то, чтобы сделать из меня мастера.

— И?

— Он потратил кучу денег на другого, хотя мог стать мастером сам. Понимаешь? Не сам.

— Хм, — надолго задумался Пилус, после чего встряхнул плечами и сказал. — Это все потом. А сейчас слушай свое задание…

Город Ларисс был совершенно обычным ромейским городом, а таверна «Потроха и полена» была самой обычной мерзкой низкопробной забегаловкой, располагавшейся в полуподвальном помещении разваливающегося двухэтажного здания на бедной окраине. Чисто и опрятно одетый гладиатор смотрелся тут явно не на своем месте. Что ж, проблема незаметности была решена очень быстро и просто, но грязно. Грязно в буквальном смысле этого слова. В пыль дороги около ближайшего нищего падает несколько крупных медных монет, пара тихих слов, шепнутых на ухо наклонившимся к инвалиду Игорем и случается чудо! Одноногий и однорукий горбатый нищий начинает быстро шевелится и отцепляет ремешок, хитро подвязывавший загнутую настоящую ногу к деревянному протезу. С тихим хрустом встает на место вывернутая из сустава и притянутая нищему за спину изображавшая гроб левая рука и вот на щебеночную мостовую встает вполне здоровый полуголый человек, оставив после себя на земле груду грязного тряпья. «Чудо! Единый сотворил чудо!» — хотелось услышать такие крики, или закричать самому Игорю, но все вокруг молчали, что говорило о том, что здесь такие чудеса весьма и весьма частое дело.

276