Невозвращенцы - Страница 236

236

Дуван дуванили почти месяц. Происходило это действие в веках установленным порядком. Всю добычу свалили в несколько огромных куч. Положено было в одну, но сейчас ее было столько, что в единую просто было все не уместить. Не насыпать же курган? Самую сладкую — первую, долю, десятину, отделили на «на храм». Приехавшие специально для этого в приграничную станицу волхвы несколько дней ходили, отбирали и грузили добро на телеги. Еще десятую — как и положено, великому князю киевскому. Его долю отобрал кошевой — ведь именно ему будут в случае чего все претензии. Остальное все принадлежало захватившим добычу воином и делилось согласно положенным, утвержденным до начала похода долям.

По очереди, начиная с атаманов-командиров и заканчивая последним возчиком-инвалидом, каждый участвовавший в походе подходил к кучам, громко называл себя, положенную долю. Кошевой атаман также громко, во весь голос спрашивал: «Храбро ли сражался ли такой-то? Достоин ли сей муж доли своей?». Из толпы каждый мог выкрикнуть — «Нет! Не достоин!», и пояснение, почему именно не достоин, какой проступок совершен. Тогда атаман ватаги и кошевой решали, давать или не выдавать долю. Но такое бывало редко, те кто не хотел сражаться, в поход не ходили.

Конечно, часто случалось так, что на один и тот же трофей претендовало несколько бойцов: конь вороной понравился или девка там по сердцу пришлась. Получить, понятное дело, приз мог только один. Самый старший по званию спорщик. Но младшие всегда могли потом понравившуюся вещь той или иной ценой выкупить. Но бывало и так, что сговор был невозможен, и тогда все решала дуэль. Спорщики под надзором волхвов сходились один на один, обычно насмерть, и победитель получал настолько нужный ему трофей. На схватки «в поле», как на места не принадлежащие этому миру — яви, смертельно строгие козацкие законы не распространялись.

Максимус ал-Каззаб, данное покойным («Приятно-то как произнести. По-кой-ный! Подох падла!» — раздумывал молодой волхв) бекляре-беком прозвище неожиданно прилипло, в общем дележе не участвовал. Даже не ходил смотреть, хотя зрелище того стоило. Из тех, что не каждый день увидишь. Ему там ничего причиталось, так что и смотреть было бессмысленно. «Только себя травить!» Получилось так из-за того, что Максим пошел в поход имея обет освободить из плена рабов, поэтому его дуваном были именно рабы. Точнее — их жизнь и свобода.

Хотя совсем без добычи Максим не остался — тут его ожидал приятный сюрприз. Добра захвачено было так много, что козаки не пожмотничали. Поэтому, когда кошевой прокричал вопрос: «Что, коли дадим мы Максимусу, пошедшему в поход ради свободы братьев наших, презревшего другой дуван и хитростью невероятной захватившего нам Сарай-Бату, долю сверх обещанной ему свободы, будет ли кто в обиде?» Ответом ему стал дружный рев «Нет!».

Несколько богато украшенных юрт со всем убранством, комплект так сказать, десяток рабов, полтелеги ковров, телега всякой другой рухляди, один качественный куяк, пара слитков булата, и так — по мелочи. Лейсян, постепенно непонятным образом мутировавшая из простой, бесправной рабыни, согревающей кошму своему господину, в главную наложницу, обрадовано занялась командованием новоявленным поездом. Оставив позади станицу Максим со своим скарбом присоединился к одной из разбегающихся во все стороны ватажек и неторопливо отправился в Киев, рапортовать Великому Князю об исполнении его поручения.

Любопытно, но сразу же по приезду в Киев знаменитый теперь на весь мир воин попасть к князю не смог. И причиной этому было не своеволие стражей, что к правителю не пускали, и не опала тайная или явная. Причина была совсем другой. В первый десяток дней по приезду у Максимуса банально не оказалось для этого просто одной свободной минутки.

Когда еще по дороге караван Максимуса догнала троица из числа освобожденных рабов и попросилась «под руку», захватчик Сара-Бату даже обрадовался. Слуги и холопы — это хорошо, так как ему и оставшейся пятерке воинов во главе с Глебом было очень трудно управлять крупным караваном. Еще двое догнали его перед самым концом пути. Но в Киеве потоком желающих служить ему парня в буквальном смысле захлестнуло.

Пусть взятая Максимом добыча была по сравнению с долей остальных набольших козацкого войска невелика. Пусть. Но! Во-первых, то что он совершил — это уже показатель. «Коли он сам Сарай-Бату захватить придумал как, то и в будущем в нищете не останется. А коли сам не останется, то и под рукой его житье будет сытным и привольным.» Вот с такими, вполне разумными соображениями к Максиму повалила толпа народа. Были тут и потерявшие кров бывшие рабы, и беженцы из империи, и просто обычные люди. Были среди них и бойцы, плохенькие, конечно, были и рукастые ремесленники, и многие другие. И всех их надо было выслушать, оценить на глаз — врет-не врет, и принять решение. И если решение было положительным, то принятого тут же следовало накормить, напоить, обудь-одеть, если требовалось, определить ему место для сна — ведь на дворе не июнь месяц, а как бы грудень…

Лейсян, окончательно ставшая наложницей и советчицей, очень сильно помогала своему господину и повелителю во всех вопросах управления. Оказывается, она умела не только крутить задом и трясти сиськами перед гостями бекляре-бека, вырубая тех своими формами, но и имела вполне достойное образование. Писать, считать, слушать, понимать и приказывать она умела, и главное, могла этими навыками правильно пользоваться. Именно на нее упали все обязанности связанные с размещением и расселением холопов. А так как юрты и рухлядь, которая еще неделю назад казалась лишним, ненужным скарбом, сейчас были заселены на 140 % в дело вступило «во-вторых».

236